стихи Яковлева

[Nep0dar0k]

...тоже вышли отдельной книжицей. Только эта новость с привкусом горечи. Собирались-собирались его издать в нашем "Китапе", и вот издали почти ровно год спустя после смерти.



А ещё мне жалко, что в этот сборник не вошли как раз те из его стихов, которые мне больше всего нравились.



От века я в том мире поселён,

где суета имеет обаянье.

Клён угасает, умиротворён,

и снег в страданье -

но не в наказанье.



И лист на лист - как сталь летит на сталь.

Уж валится октябрь, обезоружен.

А мы дежурно начинаем ужин,

вливая смерть в серебряный Грааль.



Та чаша не минует никого.

Но губы свежи, а напиток млечен.

И кажется, круг жизни неочерчен

для каждого, ступившего в него



***



Милая, поцелуй уже в губы.

Опять, как листва отдаётся небу.

Голов теперь за это не рубят.

И я заткнусь, что ты - королева.



Набравшие зрелости ветви - плотник

купирует, как щенка-недоноска.

Но страсть, это лунная прихоть плоти -

лепить огонь из свечного воска.



Не верю примете дурной звездопада -

и ты со мною стареть не смеешь.

За возрастом галлы списали Элладу,

но в ней легендарна фабула смертных.



Мы рубим мосты, отворяя руки,

кусая губы, смежая веки...

Мы любим. - такая вот Божья штука,

забытая в глиняном человеке.



***



Не умру я - сбегу на рыбалку, на Стикс,

на рассветную ли, на вечернюю зорьку.

Ты дождись меня только, за стол не садись!

вся недолга, любимая, вся недолга…



На рыбалку сбегу со своих похорон -

толи солнце в костёр, толи звёзды раздую.

На крутом берегу мне расскажет Харон,

как плотву изловить золотую.



И когда панихиду завоют попы,

загуляют кадила, костры мои застя,

ты возьми две мои золотые плотвы -

загадай нам по счастью.



***

Я зарыл золотые россыпи.

Я забыл дорогие лица.

Я теперь не могу без осени,

как без клетки не может птица.



Я готов снегопадам бронзовым

подставлять наготу, как связанный -

только чтоб ледяные розы

в подреберье шипами вязли.



В окоёме февральском катятся

облака с фиолетовым привкусом -

а мне хочется к волку ластится

с человеческой, жаркой дикостью.



В полуглотку Луне повоем мы,

разбивая сугробы лапами -

волки чуют весну по своему,

волки тоже ловки на запахи.



Жаль, поэмы волкам до лампочки -

всё равно, за чертой, за городом,

мы одной породы - пахнущей

одиночеством, страстью, голодом.



***



Вдали, где смутных деревень



Огни едва уже мигают,



Обнять полынь - и не вставая



Свежерождённый встретить день.







Среди густых еловых круч



Отметить смутное движенье,



Поймать в минуты просветленья



Небес - зелёный звонкий луч.







Всю красоту в себя вобрав,



Вдруг до поэзии - до горя! -



Принять, как многолетних трав,



Всей жизни многолетней горечь…



***



Ангелы, отряхнувшие пыль с крыльев,



ангелы с нафталиновым запахом,



уже поднимают свои эскадрильи



и будут здесь завтра.







открывая поцелуями двери,



глядя сквозь зеркала…



и, собственно, дело не в вере,



а в том, что любовь зла.







они сочтут, что последний вечер



тих, как эдемский сад.



они войдут - и настанет вечность



для тех, кто прятал глаза.







они покушают белого хлеба.



зачтут Сверхновый завет.



они пройдут - и настанет Небо



для тех, кто смотрел вослед.







и будет военное бездорожье,



и ноги устанут в стремени,



когда полосатый перст Божий



остановит машину времени.







никто не захлопнет дверей пурге,



ибо, повинные головы,



с дьяволом мы на короткой ноге -



пифагоровой…







и с пирамид, как случайный образчик



всего человечьего Было,



посмотрит в небо хтонический мальчик



глазами, полными Нила.





***



Я гуляю утрами с тростью -

на восходы жизнь укорачиваю.

Бритый. В чёрном... Тенденциозно -

тем не менее, оборачиваются.



И уже с полувзгляда ясно...

И мужья за рукав - дёрг - подружек.

Ибо с трости чернённый ястреб

ухмыляется им, замужним...



Я гуляю утрами с тростью.

Одинок! Без тебя гуляю.

Я готов ею чьи-то кости,

на куски дробить, завывая!



И тогда зрачки леденеют,

заморозив в себе твой образ...

И замужние - цепенеют,

будто бы от качаний кобры.



И, невидим, когтями стиснув

так плечо, что рука немеет -

о тебе мне клекочет тихо,

Тот, который любить не смеет.



И хранителя, Эль-Малхида,

заклинаю - и правда, верю -

о любови моей разбитой

твоему шепнуть Бархиэлю...



***



Ты прикладывала к соцветию подсолнуха

ледяную

обветренную степью голову?

Тогда теплеет ухо -

а хочется, чтобы сердце.

Но - увы! - подсолнух не тот цветок,

от которых тают женщины.



И бронзовый жук

ревниво всползает по стеблю,

перебирая лапками

как шахматист - варианты,

проверить:

кто коснулся его Солнца?!



И не различая тебя - не тот масштаб -

думает (а жуки умеют думать):

наверное, это Тот,

кто создал моё Солнце -

кто ещё посмел бы его коснуться? -

и молитвенно складывает лапки...

Тебе.



***

Копится влага в разбитом сосуде -

прян аравийский туман.

Вновь полукружьем рассажены люди,

Черпает кровь атаман.



Над головами - похмельная тяжесть.

Нимбом довлеет судьба.

Тело Отца, зачерствевшее за ночь,

вскрипывает на зубах.



Взгляды невинны. Речи недлинны.

Тайное - явно. А вровь

с тёплыми сводами - смех Магдалины

чистый, как Евина кровь.



Век на излёте, но вечность - на взводе.

Краски соединены.

Равноапостольный Буонаротти

слушает голос Стены...



Бражникам с неба роняясь на плечи,

пухло снуют сизари.

Вечная вечеря - сон человечий.

Песнь виноградной зари!



Время из-за рубиконовой грани

смотрит, мотая клубок,

как отражается в синем Граале

вилами писаный Бог.